Казалось, тайна Роммеля была разгадана и, если бы не мечта о ребенке, можно было поворачивать домой, но Мария решила продолжить путь, добраться до Триполи, посетить знахарку и одарить ее честь честью, независимо от того, что та скажет. Больше всего на свете Марии хотелось родить ребенка, и к тому же что-то подсказывало ей, что разгаданная ею тайна Роммеля не единственная, а есть что-то еще, – ведь говорил же Джордж, что английские самолеты-разведчики засекают в пустыне множество тяжелых танков.

VIII

Два длинных ряда сочащихся и от этого золотисто поблескивающих на солнце, еще не потемневших пеньков на месте вековой липовой аллеи в польском фольварке в те мартовские дни 1945 года навсегда остались для Александры Александровны одним из центральных образов войны. Тут и бессмысленность, и необходимость, и жестокость, и желание выжить соединились воедино так плотно, что пенек вместо огромного живого дерева, спиленного на дрова во имя поддержания жизней множества искалеченных людей, стал для Александры Александровны олицетворением войны как способа существования. Из окна операционной пеньки были похожи на арифметический знак ноль, что, видимо, и есть символ всякой войны, если, конечно, прав Пифагор и “числа управляют миром”.¹⁴

IX

Прибыв в Бер-Хашейм, Мария с Улей переночевали на постоялом дворе, где для знатных особ были отведены довольно приличные покои. Рано утром, до большой жары, еще с вечера через своего гонца предупредив знахарку о визите, они отправились к ней домой.

Знахарка Хуа приняла их радушно и без удивления – к ней ездили и из еще более дальних мест Сахары. Она полулежала на тахте, потягивая мундштук булькающего в двух шагах кальяна.

– Будем говорить по-арабски или по-туарегски? – спросила ее Мария после обычных церемонных приветствий.

– Я сама кабилка,¹⁵ – отвечала хозяйка дома, не вставая с широкой тахты. – Можно говорить по-арабски, по-туарегски, по-французски, а вашего русского языка я не понимаю.

То, что она знала их подлинную национальность, произвело на Марию сильное впечатление, а Уля, так та просто открыла рот и глаза ее расширились от ужаса.

– Девочки, не пугайтесь, – успокоила их Хуа на неплохом французском. – Я не угадала, мне просто донесли. – Она позвонила в серебряный колокольчик. – Мне всегда доносят. Сахара знает все, а от меня у нее нет секретов.

Знахарка Хуа была красива и еще молода. Предложив гостьям сесть за маленьким столиком для кофепития, сама она все еще не вставала с тахты.

На звук колокольчика явилась полная чернокожая старуха с лоснящимся лицом, в красном платье и красной косынке, из-под которой выбивались концы коротко стриженных седых волос.

– Кофе, – бросила Хуа.

Старуха почтительно кивнула и удалилась.

Приказывая принести кофе, Хуа подняла указательный, безымянный и средний пальцы в массивных золотых перстнях с крупными сапфирами почти фиолетового цвета. На ней вообще было слишком много драгоценностей, за каждое из которых можно было бы купить по меньшей мере одного рабочего верблюда.¹⁶

Мария сразу обратила внимание, что в приемной комнате Хуа преобладал красный цвет. Красный цвет, блеск золота, сладковатый запах тлена и, конечно же, ярко-желтая канарейка в золоченой клетке – обычный атрибут всех богатых домов.

Украдкой Мария рассматривала знахарку. Длинные черные волосы Хуа против обычая были распущены, их лишь слегка прикрывала косынка ярко-синего цвета, и еще не потерявшие блеска шелковистые волосы ниспадали на чуть округлые покатые плечи. Знахарка была одета в свободное, длинное шелковое платье пурпурного цвета, раззолоченный корсет высоко поднимал грудь, массивный золотой пояс подчеркивал тонкую талию и бедра. Выкрашенные хной кисти рук и ступни ног Хуа гармонировали своим красно-желтым цветом с ее одеянием и с общей обстановкой комнаты. Мария особо отметила, что тонкая кожа на лице знахарки, на шее, на открытых частях рук и ног была светлая, почти бледная. Большие глаза Хуа горячечно блестели, черные зрачки почти сливались с черной радужкой, и казалось, что на фоне чистых белков они как бы плавают. На пухлых, красиво очерченных губах Хуа скользила блуждающая улыбка.

– Хотите кальян? – перехватив один из изучающих взглядов Марии, предложила знахарка.

Гостьи отрицательно покачали головами.

Когда принесли три крохотных чашечки бедуинского кофе на золоченом подносе, Хуа наконец встала с широкой тахты. Золотые браслеты на тонких щиколотках знахарки несколько раз звякнули, пока она шла к гостям. Знахарка села с ними за один столик. Мария и Уля не могли не отметить, какая у нее великолепная фигура, сколько в ней грации и изящества.

– Будем говорить по-французски? – спросила Хуа.

– Да, – взглянув прямо в глаза хозяйке, отвечала Мария, – хотя бы потому, что это родной язык вашего отца.

Теперь пришла очередь оторопеть знахарке. Ее зрачки дрогнули – для умеющего владеть собой человека это единственная примета точного и внезапного попадания в цель, совладать с которой не может никто.

– И что вы знаете о моем отце?

– Немного. Он был француз. Приехал в Африку служить в Иностранном легионе. За год до окончания контракта встретил вашу маму. А когда родились вы, наплевав на все предрассудки, женился на ней, уволился из легиона… Редкий случай.

– Все остальное про меня вы тоже знаете? – c подчеркнутым миролюбием в голосе спросила Хуа.

– У нас, у русских, такой обычай: по возможности узнавать о тех, от кого рассчитываешь получить помощь.

– Хороший обычай… Теперь по очереди, не мигая, посмотрите мне в глаза. Поверните лицо к свету, – обратилась она к Марии. – Вот так, хорошо.

Изучив глаза Марии и Ули, знахарка сказала:

– Вы мне приятны. Вы ровня. Я не буду вас лечить.

Названые сестры взглянули на Хуа с удивлением.

– Вас не от чего лечить. Вы здоровы, а чтобы родить, вам нужен здоровый мужчина.

– Наши мужья…

– Я их не смотрела, – прервала Марию знахарка. – Может быть, просто пока не совпало. Всякое бывает.

– Можно надеяться? – чуть слышно спросила Уля.

– Нужно. Вы здоровы.

– Вам должны понравиться наши подарки, мадам Хуа, – сказала Мария.

– Мадемуазель. Вы не можете этого не знать. – Черные глаза Хуа вызывающе сверкнули.

– Простите, мадемуазель, – исправилась Мария, подумав про себя, что именно так долгие годы поправляла собеседников она сама. Оказывается, до чего глупо это выглядит со стороны, когда повидавшая виды женщина представляется непорочной девой. – Вам должны понравиться подарки.

– Не возьму. Не заработала, а зря не беру.

– Вы очень обидите нас, очень! – В голосе Марии было столько тепла и искренности, что Хуа сдалась.

– Хорошо. Спасибо за подарки. На обратном пути будьте осторожны – скоро немецкое наступление, это опасно. Кстати, вы знаете, что у вас война?

– У туарегов? – испуганно спросила Уля.

– У русских, – усмехнулась Хуа. – Вчера на рассвете Германия напала на Россию.

Чернокожая служанка знахарки проводила их за калитку тесного дворика, обнесенного высоким глинобитным забором. Мария и Уля молча подошли к дожидавшимся их туарегам, сели на лошадей и поехали бок о бок.

Жгучее африканское солнце пекло голову, улочки Триполи почти обезлюдели – народ попрятался от надвигающегося полдневного зноя.

– Теперь, Улька, это и наша с тобой война, – сказала Мария после долгого молчания.